РУДОЛЬФ ОЛЬШЕВСКИЙ

  • Vadim ʎʞsʌǝɥslo ***
    А когда полетит, словно пух
    Одуванчика, легкий и белый,
    Замурованный в плоть мою дух
    Через небо в другие пределы.

    Бог увидит сиянье души,
    И движенье придержит немного.
    Ангел скажет душе: “Не спеши!
    Есть мгновение – спрашивай бога.”

    И тогда я сумею посметь
    Заглянуть за черту разрушенья.
    Я спрошу: “Что больней было – смерть?
    Или после нее воскрешенье?”

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo ВОЗНЕСЕНИЕ
    Те, кому не возвратиться,
    Взял с собою в небеса
    Или в землю наши лица,
    Наши сны и голоса.

    Мы не сразу умираем.
    Испытав черед утрат,
    В чьих-то душах дышим раем,
    С чьим-то страхом входим в ад.

    Над кладбищенскою ямой,
    Где сближаются века,
    Я уже однажды с мамой
    Возносился в облака.

    Смертней становлюсь, не старше,
    Человека хороня,
    Тайно траурные марши
    Провожают и меня.

    То, что плакало и пело,
    Умирает каждый день.
    Тень утрачивает тело.
    Скоро станет белым день.

    Нет в природе постоянства.
    Исчезает волшебство.
    И сужается пространство
    Поколенья моего.

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo УХОДИМ
    Мы уходим, не сжигая мосты.
    Все, что было позади, – то не брошено.
    В травах, в птицах, в облаках, не остыв,
    Остается и живет наше прошлое.

    Остается, как страница из повести,
    Перечитанной в далекие дни,
    И выносится на суд нашей совести,
    И последнее решенье за ним.

  •  
    Inna Gindina Вадик наши соболезнования(((( это боль будет всегда. и память тоже
  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo ***
    Дорога и небо. И ветер,
    Как будто зимою в трубе.
    Мы едем, и медленный вечер
    Качается в старой арбе.

    Возничий, и девка немая,
    И мама, и я на руках.
    И я уже все понимаю –
    И ревность, и радость, и страх.

    Мне страшно, что люди стареют,
    Что всем умереть суждено,
    Что вечером солнце не греет,
    Что ночью бывает темно.

    Я слышу, как щелкают вожжи,
    Деревья скрипят на ветру.
    Я знаю, я тоже, я тоже
    Состарюсь и даже умру.

    Немая беззвучно смеется,
    Ее веселит ездовой.
    Краснеет остывшее солнце
    За нашей спиной над травой.

    И мама, и мама беспечно
    Смеется обветренным ртом,
    Как будто не знает о том,
    Что мы с нею будем не вечно.

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo КРАСНАЯ ЯГОДА
    Стынет зола. Не погасла одна
    Искра уже отпылавшего лета.
    В сумерках рощи опавшей видна
    Издали ягода красного цвета.

    Я постою на вечерней земле.
    Красная ягода, капелька боли,
    Кровь на незримом оконном стекле
    Птицы, рванувшейся в мир из неволи.

    Мне хорошо в опустевшем лесу.
    Как моего одиночества мета –
    Ветка и сумерки, и на весу
    Светится ягода красного цвета.

    Время бежит, и не спросишь – куда?
    Спросишь – и вряд ли дождешься ответа.
    Вот и пришли в наши дни холода.
    Светится ягода красного цвета.

    Не потемнела на стылой заре,
    Ярко горит на кусте невысоком,
    Словно прозрев на ветру, в январе
    Глянуло лето простуженным оком.

    Буду я думать о разном, легко
    Щуриться буду от снега и света
    И оттого, что в лесу, далеко
    Солнце и ягода красного цвета.

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo ОДИНОЧЕСТВО
    И спокойней живется, и проще,
    Приближается возраст беды.
    Пустота опадающей рощи,
    Одиночество стылой воды.

    Что случилось с травой придорожной,
    С рыбой выбравшей тень камыша?
    И во мне, и во всем осторожней
    И отчаянней стала душа.

    И легко одному, и тревожно.
    Ветер. Солнечный свет. Синева.
    Время необитаемо. Можно
    Забывать постепенно слова.

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo ИЗ «ПИСЕМ ОВИДИЯ ИЗ ССЫЛКИ»
    Старел, ждал перемен, писал жене:
    “Ты оступиться не имеешь права.
    Не изменяй с другим мужчиной мне,
    Твой каждый шаг моя осветит слава.

    Ты женщина, ты поступать вольна,
    Как сердце скажет, как судьба наметит,
    Но я Овидий, ты моя жена,
    И грех твой на виду тысячелетий.

    Не изменяй мне! Здесь морозы злы.
    Я прячу плечи под овечьим мехом.
    Представь, такой здесь холод, что волы,
    Как по земле идут по твердым рекам.

    Не хочется, чтоб это был конец.
    Ты обо мне с подругами не сетуй.
    Что толку в том? Сходи-ка во дворец.
    Пади к ногам, но не переусердствуй.

    Запомни, мера и в словах нужна.
    Не милости проси, а послабленья.
    Ну что еще? Не изменяй, жена!
    Живем мгновенье, потерпи мгновенье.

    Под темною одеждой тело прячь.
    Не доверяй ни доброму, ни злому”.
    Такая грусть, такой бессмертный плач
    По женщине, по родине, по дому.

    Томился, остывая, день в окне,
    Осенний дождь шумел, с небес стекая.
    “Не изменяй с другим мужчиной мне!”
    Такая ревность и печаль такая.

    Неяркий свет последнего листа
    Мерцал за домом в сумраке дубравы.
    Такая грусть, такая чистота:
    Не сплетен бойся. Нe хулы. А славы.

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo НОЧНЫЕ МЫСЛИ
    Бездна с нами между снами.
    Темным воздухом дыша,
    Пробудившись, не словами
    В полночь думает душа.

    Днем предчувствиям неведом
    Давней памяти язык,
    Знак, который между небом
    И сознанием возник.

    В вечном хаосе, в смятенье,
    Когда мир незряч и глух,
    Тело проскользнувшей тени
    Ощутил во мраке дух.

    Острый конус пирамиды,
    Смысл забытого числа,
    Страхи, давние обиды
    Тень ночная пронесла.

    Господи, не ты ли с нами
    Разговариваешь так –
    Тенью, светом, не словами,
    Чтобы каждый между снами
    Понял твой небесный знак.

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo НА ВИДУ У НЕБЕС
    До поры управляет вселенной рука.
    На виду у небес и восторг, и тревога.
    Наша жизнь придумана до сорока,
    Дальше все происходит без ведома бога.

    Мы еще говорим молодые слова,
    Обмануться пытаемся утренним светом,
    Но уже и о нашей Голгофе глава
    Написалась. И мы догадались об этом.

    Догадались о том, что исчез интерес
    У вселенной к материи наших страданий,
    Что придется продлиться в себе без небес,
    Без звезды, растворившейся в млечном тумане.

    Изменилось пространство, сменилось число –
    Исчисление лет на земле от Потопа.
    Не спеша протирает природа стекло,
    Где светилась душа под зрачком микроскопа.

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo МАСКИ
    От завязки до развязки
    Существуют две на всех,
    Только две бессмертных маски –
    Маска плач, и маска смех.

    Отыграли эти роли
    Десять тысяч лет назад,
    Но еще идут гастроли,
    Не окончен маскарад.

    Примеряем снова лица,
    Смех немой и плач слепой,
    Чтоб душе не обнажиться
    Перед зрячею толпой.

    Чтобы выйти на подмостки,
    В бытие из бытия,
    Древних судеб отголоски
    Со своей судьбой сплетя.

    Вот опять пропели трубы,
    И замолкли голоса.
    Вниз изогнутые губы,
    Поднятые ввысь глаза.

    Сколько длится представленье?
    Только начата игра,
    Но иному поколенью
    Маски отдавать пора.

    Нестихающее эхо,
    Боль и радость, власть и честь.
    Маска плача, маска смеха,
    Все, что было. Все, что есть.

  •  
    Vadim ʎʞsʌǝɥslo ЗАНАВЕС ПОДНЯТ
    Как мы сумеем продолжить страницы бессмертные эти,
    Летопись, где и добро торжествует победу и царствует зло,
    Где за последние двести, а, может, и больше столетий
    Все, что должно было быть на земле, уже произошло?

    Как мы сыграем себя на подмостках античного театра?
    Кто нашу святость прославит и наши ославит грехи,
    Если, и правда, была уже в этой судьбе Клеопатра,
    И предсказали младенца, увидев звезду, пастухи?

    Если была уже слава и доблесть, и камень Иуды,
    И в сорок третьем, ослепшем от черного снега, году
    Мальчика ветер раскачивал мартовским утром, покуда
    Ветка черешни не рухнула с ним в украинском саду?

    Как повторим мы сто раз происшедшее прежде?
    Как мы сыграем себя, все до нас уже было сполна?
    Старая пьеса идет. И стоят в современной одежде
    Вечные зло и добро, и суфлерская будка одна.

  •  

Leave a comment